Читать интересную книгу Выстрел по солнцу. Часть вторая - Александр Тихорецкий

Воспоминания о том, как легко и просто все это давалось ему прежде, лишь добавили едкой горечи в чашу его страданий, и, может быть, впервые за много лет он готов был капитулировать, капитулировать, даже не вступив в сражение.

Предстоящая процедура признания представлялась ему чем-то абсолютно непосильным, походом в лабиринт, полным ям и ловушек, где за каждым поворотом прячется Минотавр, готовый растерзать любого, покусившегося на святая святых, и он лихорадочно нащупывал пути отступления, какую-нибудь лазейку вроде морали или служебного долга, которая позволила бы ему ретироваться без потери лица.

Как и когда-то, в далеком, полузабытом детстве, любовь дразнила его прекрасным плодом, желанным и соблазнительным, все такая же коварная, такая же недоступная и непостижимая. Века и тысячелетия лежали между ним и Кэти, тысячи и тысячи дорог, встреч, разлук, рождений и смертей, тоннами космической пыли осыпавшихся в полусферы замерших в раздумьях весов. Старость? Старость…

И грустит прекрасный юноша, лишенный конферанса, и пусты минуты, стекающие потоками дождя в темноту ночи, будто блесны, подрагивающие напрасным серебром своих изящных спинок.

Словно из далекого, долгого путешествия, Ленский вернулся в реальность.

Здесь, в знакомом и привычном мире все по-старому. На столе в красивых бронзовых подсвечниках оплывают свечи, в высоких бокалах плещется густое, цвета спелой вишни вино, и хмель все так же разбавляет страх, пробуждая смутные надежды. Что там, впереди? Что ждет его за меридианом этого вечера, таинственным горизонтом мерцающим вдали?

Ленский поднял бокал, сделал несколько глотков, почувствовав, как обжигающее тепло побежало в кровь. Виноватая мысль вновь нырнула в привычную нишу воображения, решив выжать все из образа прекрасного юноши, опершегося локтями на стол, томно взглянувшего на собеседницу.

– А отца своего ты когда-нибудь видела?

– Нет, что ты, – девушка грустно улыбнулась, – у меня даже его фотографии нет.

Внезапный замысел забрезжил смутной надеждой.

– А каким ты его себе представляешь?

– Ну, не знаю. – она нерешительно посмотрела на него. – А почему ты спрашиваешь?

Ленский деланно безразлично пожал плечами.

– Так, хочу проверить одно предположение. Вполне вероятно, что из него со временем может вырасти нужная и вполне себе жизнеспособная теория. Может быть, существуют коэффициенты, привязывающие наши детские представления к реальности? Ну, не совсем строгие, математические, а такие – гипотетические, абстрактные. Представляешь – в компьютере программа, ввел данные и через минуту – получи результат. Такая мгновенная реконструкция в домашних условиях. Ну, например, захочешь ты местность какую-нибудь восстановить, или дом, или лица родных, как в твоем случае – пожалуйста. Или наоборот – проверить себя. Вот такая идея…

Кэти молчала, и он проговорил, уже более робко, более неуверенно:

– Во всяком случае, стоит поработать над этим.

Юноша победоносно тряхнул роскошной шевелюрой, самодовольно прищурил глупые глаза, и Ленский в сердцах чертыхнулся про себя. Наговорил какой-то чуши с претензией на эрудицию, и все это с этаким намеком на собственную исключительность. И от всего этого за версту разит бездарностью и беспомощностью. Какая-то ерунда, к тому же еще и притянутая за уши. Что с ним происходит? Наверно, и в самом деле, любовь оглупляет?

Впрочем, кажется, ничего страшного, в последний момент, все-таки, удалось проскользнуть по самому краю, не свалившись в откровенное хвастовство. Ленский с облегчением перевел дух, потрепав по плечу своего уже совсем было приунывшего юного протеже. Расслабься, парень, проехали!

Девушка покачала головой.

– Но, как это поможет мне? Ведь, у меня не осталось никаких воспоминаний ни о маме, ни об отце. А по одним глазам вряд ли что-нибудь восстановишь… – она грустно усмехнулась. – Да и, вообще, жизнь моя сложилась так, что в ней почти никого и не было, кроме родных. У бабушки с дедушкой был довольно закрытый дом, впрочем, наверно, это – вполне в традициях моей страны. Воспитывалась я в строгости, и все внешние привязанности мои начинались и заканчивались подружками, такими же несвободными, как и я.

Впрочем, я была, все-таки, более независима, чем они, но, и то, только потому, что у меня не было родителей, и мне иногда перепадало немного жалости. Порой, в дни праздников, мне даже разрешалась прогулка поблизости от дома или визит к какой-нибудь из подружек. Это и спасло мне жизнь…

Грудь обожгло горячей волной.

– А что произошло? – Ленский прижал руку к сердцу. – Впрочем, погоди, не рассказывай. Если эти воспоминания слишком тяжелы для тебя – лучше не надо.

– А нечего рассказывать… – Кэти опустила глаза. – И потом, боль уже притупилась, вернее, это я притупила ее. Знаешь, для меня боль – это словно лезвие, и, чтобы его ослабить, надо вновь и вновь пускать его в ход. Я много думала о тех событиях, я изрезала в кровь свою душу. Зато теперь мне не больно, почти не больно… И то время я помню смутно, сейчас все кажется мне сном, жутким и неправдоподобным.

В тот день я как раз ушла к своей подружке, у нее был день рождения. Мы давно не виделись и так обрадовались друг дружке. Было много сладостей, фруктов, нам даже позволили включить музыку, и мы от души веселились. А когда я вернулась домой, там уже была милиция, много милиции. В дом меня не пустили, но я успела увидеть лужи крови на полу, тела, укрытые простынями. Я увидела, как сквозь хлопок проступает кровь, как белая-белая материя пропитывается, переполняется ею, будто вытягивая из умерших соки жизни. – зрачки ее расширились, остановились, устремленные в одну точку, и юноша притих, испуганно поблескивая глазами. Ленский осторожно коснулся руки девушки, но Кэти отрицательно покачала головой. – Нет, не волнуйся. Все в порядке.

Ленский потер лицо. Картина, описанная Кэти, неуловимо переплеталась с сегодняшним сном, осколками страшных сцен еще плавающим в сознании. Кровь, смерть, замершие в изумрудной траве тела…

– А за что их убили? Расследование было?

Кэти отхлебнула вина.

– Было, конечно, было. Меня тогда приютил один из друзей деда, чудом оставшийся в живых. Приходили какие-то люди, без формы, в гражданском, расспрашивали о моих стариках. Так, общие вопросы: привязанности, интересы, привычки. Были ли у них враги… А какие у стариков могут быть враги? Вот и все расследование… А потом приехал мой дальний родственник и… Дальше ты знаешь…

Юноша грустно блеснул выразительными глазами, подпер голову кулаками.

– Прости меня, – Ленский положил свою ладонь поверх миниатюрной ладошки Кэти. – Прости. Я никогда больше не вернусь к этому.

– Я уже говорила тебе – все в прошлом. – Кэти улыбнулась каким-то своим мыслям, поправила прядь волос. – Абдул-Гамид много сделал для того, чтобы я забыла все это. По-своему он был добр ко мне: роскошь, путешествия, дорогие подарки. Мне кажется, когда-нибудь я смогла бы быть счастлива с ним.

Юноша замер, вопросительно глядя на Ленского. Тот сделал несколько глотков из бокала

– Когда-нибудь?

– Да, когда-нибудь. – Кэти подняла на него глаза. В них не было ни тени притворства или ложной стыдливости. – Я не любила его. Он был сильным, щедрым, интересным, но я его не любила. Он был чужой. Властный, жестокий, вспыльчивый. В нем жил деспот. – она вновь принялась разглаживать складку на скатерти. – Любой человек – сосуд, как для добра, так и для зла, и в Абдул-Гамиде всего было с избытком. Это была гремучая смесь, и день за днем я наблюдала, как попеременно темнота в нем одолевала свет, а свет – тьму, и, в конце концов, устала. Это так утомительно. Утомительно для меня и разрушительно для него.

А тут еще этот Башаев. Он действовал на Абдул-Гамида, как проказа, постепенно разъедая его изнутри, и, в конце концов, тот, вообще, потерял голову. Он измучил меня, измучился сам. Все свои сложности, все противоречия он привык выплескивать наружу, и, чтобы быть с ним рядом, нужно было недюжинное терпение, много терпения, целый вагон терпения. Или любви. Но любви не было. Не было ничего. Под конец осталась лишь усталость и какое-то безразличие, безвольная апатия – пусть все будет так, как будет. Я была готова ко всему, даже к смерти, но вдруг появился ты, и надежда вновь затеплилась в моем сердце. – улыбка осветила ее лицо. – Надежда… Ее и в помине не было даже тогда, когда я писала ту злосчастную записку. В тот момент я знала, я чувствовала – уже ничто не способно изменить мою жизнь, но, стоило мне только увидеть тебя, и я поняла – судьба дает мне еще один шанс. И веришь? Мне уже было все равно, что со мной будет. Рядом с тобой это не имело никакого значения. – она взглянула на Ленского, взглянула ясно, настойчиво, требовательно, будто ожидая его ответа.